Перстень Люцифера - Страница 34

— Что скажете, Леонид Николаевич?

Яровой доложил, что Ковильян-Корзухин встретился, с управляющим Юсуповых.

— Пора брать, Варвара Николаевна.

— А может быть, дать ему погулять по Питеру еще день-другой?

— Да теперь уже и так почти все ясно. Встреча с Горенковым — последний штрих,— возразил Яровой.— А держать его лишнее время на воле — искушать судьбу. Черт его знает, какой фортель может выкинуть!

— Ну что ж, если вы так уверены, что больше ничего существенного вам выяснить не нужно, я не возражаю. Только постарайтесь, чтобы задержание прошло без эксцессов.

— Культурно сделаем, Варвара Николаевна, по-интеллигентному,— сказал Яровой.

Комиссар секретно-оперативной части выполнил свое обещание: эксцессов при задержании Вольдемара Корзухина, он же Честимир Ковильян, он же Генрих Ланге, не было...

Когда через полтора часа Ковильян-Корзухин вышел из особняка Юсуповых, перед ним как из-под земли появился человек в барашковой шапке. Он улыбался. Широко. Открыто. Дружественно. благодушно.

Никаких сомнений, перед ним стоял Петров-Скорин.

— Рад вас приветствовать в Петрограде, господин Ланге!

Ковильян-Корзухин опешил.

— Вы?.. Почему вы здесь? Вы же должны быть в Москве...

Правая рука Корзухина быстро и незаметно скользнула в карман пальто. Но Петров-Скорин успел перехватить кисть его руки, сжал сильными пальцами запястье.

— Ну-ну, вы же воспитанный человек, господин Ланге. Зачем же так?

Двое подбежавших сзади чекистов схватили Корзухина за руки, отобрали браунинг, впихнули в стоявший у кромки тротуара черный лимузин.

Задержание «фигуранта», как потом докладывал Яровой, заняло ровно десять секунд и прошло без каких-либо эксцессов.

Вначале Ковильян-Корзухин отказался отвечать на какие-либо вопросы. Но он был прагматиком и, убедившись, что ни Карабашев, ни Федулин, ни Лобова молчаливостью не отличаются, а у Петрова-Скорина более чем приятельские отношения с петроградскими чекистами, заявил о своей готовности «собственноручно изложить признательные показания».

И спустя несколько часов на письменный стол Яковлевой легла стопка исписанных листов бумаги.

Корзухин писал, что после февральской революции, когда жизнь в России стала крайне неустойчивой, многие коллекционеры, особенно мелкие, начали распродавать свои коллекции, в связи с чем антиквариат сильно упал в цене. Карабашев, который сотрудничал тогда с анонимной американской фирмой, занимавшейся скупкой в России предметов искусства, говорил ему, что если бы он, Карабашев, располагал сейчас хотя бы 50 тысячами рублей, он бы приобрел вещи, которые через несколько лет сделали бы его богатейшим человеком.

«Я предложил ему взять меня в компанию,— писал Корзухин,— и тогда же дал ему на покупку антиквариата пятнадцать тысяч рублей, а месяц спустя — еще десять. Карабашев, используя свое положение доверенного лица в американской фирме, приобретал для нас лучшее из того, что петроградцы приносили для оценки и продажи представителю фирмы Горвицу. Купленное им по согласованию со мной помещалось на хранение в Успенском дворе на Калашниковском проспекте в специально арендованном нами складе.

Кое-какие приобретения делал в Москве и я. В частности, я купил тогда у некоего Дубоноса через госпожу Усатову персидскую бронзу из собрания Халатова, несколько турецких ковров XVIII века, картины французских художников XVIII—XIX веков...— О том, что Дубонос являлся просто-напросто квартирным вором, который совершал кражи по его наводке, Корзухин в своих «чистосердечных показаниях» предпочел скромно умолчать.— Все приобретенное мною,— продолжал он,— хранилось вначале на Покровке, в квартире, которую я снимал у госпожи Усатовой, а затем на Большой Дмитровке в Московском товариществе для ссуд под заклад движимого имущества. Здесь, кстати говоря, многие коллекционеры, как в одном из самых надежных мест в Москве, предпочитали держать свои ценности. В складских помещениях Московского товарищества для ссуд под заклад тогда находились — а возможно, находятся и сейчас — картины Репина, Сурикова, Саврасова, Айвазовского, Крамского, Рокотова, Кипренского; средневековая немецкая мебель, принадлежащая графу Бобринскому французская мебель работы Буля, гарнитуры из карельской березы князей Оболенских»

Свою «коллекцию» в Москве Корзухин значительно пополнил в апреле и мае 1918 года, когда, скупая за бесценок акции национализированных после Октябрьской революции предприятий, он через немецкое посольство, в котором работал, предъявлял их к оплате Советскому правительству. На этих мошеннических операциях он заработал около 60 тысяч рублей и всю эту сумму потратил на приобретение антиквариата.

В то время Корзухин по поручению советника посольства Рицлера поддерживал отношения с антисоветским подпольным «правым центром», периодически встречаясь с его эмиссарами. Во время одной из конфиденциальных бесед с председателем «Центра» на конспиративной квартире Корзухин упомянул о том, что интересуется живописью. Оказалось, что его собеседник — завзятый коллекционер. «Если вы хотите в неприкосновенности сохранить свои собрания,— сказал он,— вам следует обязательно воспользоваться услугами директора императорского Эрмитажа графа Дмитрия Ивановича Толстого. Этот благороднейший человек многое делает для того, чтобы сохранить сокровища русских коллекционеров и не дать их на разграбление большевикам».

Корзухин узнал, что граф Толстой принял под расписку для хранения в секретных кладовых Эрмитажа собрания картин уехавшей за границу графини Паниной и ряда других известных коллекционеров. Он же принял живое участие в судьбе юсуповских сокровищ, которые теперь спрятаны в надежном месте, где большевикам никогда их не разыскать.