Перстень Люцифера - Страница 31

— До пограничного пункта,— сказал он,— вас доставит тот же Штуббер. Он же организует посадку в поезд. Вы, видимо, поедете вместе с сотрудниками миссии Красного Креста. А дальше... Дальше вы сможете рассчитывать лишь на покровительство всевышнего. Надеюсь, что у вас с ним приятельские отношения. Я не ошибаюсь?

Петров-Скорин поморщился.

— Не богохульствуйте, Ланге.

Ковильян-Корзухин был приятно удивлен.

— Никогда бы не подумал, что вы верующий. Очень рад этому. Всегда предпочитал людей, у которых есть хоть что-то святое.

— По какому адресу и к кому я должен явиться в Москве?

Ковильян-Корзухин засмеялся.

— Похоже, подполковник, что в нашем деле вы совершеннейший младенец. Никаких адресов и никаких фамилий, мой друг. Вы в Москве бывали и знаете, где находится Сухаревская башня. Вот и погуляйте возле нее с десяти до половины одиннадцатого утра, наклеив кусочек пластыря под правый глаз. К вам подойдет молодой человек и скажет: «Небось из Ельца? Фартовый город. Не зря говорят: «Елец — всем ворам отец». Ответьте: «Кому отец, а кому — отчим». Этот человек и сведет вас с кем требуется. Если же к вам два дня подряд возле Сухаревской башни никто не подойдет, то в такое же время будьте у главного входа в магазин «Мюр и Мерилиз». Увидев там женщину в сером платке, торгующую пирожками, спросите ее: «Не из человечинки, часом?» — «А ты попробуй».— «Боязно. Одна попробовала— семерых родила!» Понятно?

— Так точно.

— И еще. Все свое офицерское обмундирование оставите, разумеется, здесь. Одежда штатская. Ничего броского, запоминающегося. Мещанин среднего достатка. А теперь разрешите откланяться. Желаю вам успехов.

Обер-лейтенант Штуббер, как и обещал господин Ланге, пришел к десяти вечера. Передал Петрову-Скорину деньги, документы, договорился о встрече на завтра. Визит немца занял не больше десяти минут. Штуббер не любил зря тратить время.

Как только за обер-лейтенантом закрылась дверь, Петров-Скорин сел к письменному столу и мелкими, почти микроскопическими буквами написал на узкой полоске бумаги какую-то записку. Скатал ее в маленькую трубочку и аккуратно вставил получившийся у него бумажный стерженек в просверленное в зажигалке отверстие. Затем надел шинель и вышел на улицу.

Петров-Скорин не торопясь прошел до Конной площади, свернул на Полицейскую улицу. Здесь, за синематографом «Иллюзион», рядом с кафе с патриотическим названием «Гайдамак», которое содержал приехавший из Херсона обрусевший немец, его окликнула отделившаяся от стены женщина с ярко накрашенным ртом.

— Военный, а военный, папироской не угостите?

Женщина неловко взяла негнущимися, озябшими пальцами папиросу. Вопросительно посмотрела на него подведенными глазами.

Подполковник протянул ей зажигалку. Она неумело закурила, закашлялась, а затем, щелкнув замочком, положила зажигалку Петрова-Скорина к себе в ридикюль.

Подполковник почему-то воспринял эту несусветную наглость уличной проститутки как нечто само собой разумеющееся и, не пытаясь вернуть свою собственность, зашагал обратно к дому. Похоже было, что ночная прогулка потребовалась ему только для того, чтобы угостить папиросой эту ночную бабочку и лишиться своей зажигалки.

Спал Петров-Скорин эту ночь как младенец и проснулся утром от доносившихся с улицы голосов мальчишек-газетчиков:

— Революция в Германии! Революция в Германии! К власти пришли социал-демократы! Вильгельм II бежал в Голландию!

В дверь спальни протиснулась голова Савелия.

— Слухаете, что горланят?

— А як же,— отозвался Петров-Скорин, натягивая сапоги, и вполголоса пропел: — На дорози жук, жук, на дорози черный, погляди-ка, дивчина, який я моторный!

— Усе мы моторны, коли жареный петух в непотребное место клюнет,— желчно сказал Савелий.— Николай Викентьевич-то когда возвернется?

— Теперь уже скоро,— пообещал Петров-Скорин.

Действительно через восемь дней после этого разговора друг месье Филиппа и покровитель очаровательной Любочки Вронской Николай Викентьевич Родзаевский уже нажимал на кнопку звонка своей холостяцкой квартиры.

За прошедшее время Родзаевский явно отощал, но отнюдь не растерял своего оптимизма. И когда Савелий пожаловался на Петлюру, который, по слухам, готовит поход на Киев, и на немцев, которые, похоже, совсем не собираются помогать Скоропадскому отстаивать столицу украинской державы, магистр (а может быть, венерабль) Киевской масонской ложи жизнерадостно сказал:

— А черт с ними! В Париже тоже люди живут. И, говорят, неплохо...

Родзаевский уже видел себя в Париже.

И следует признать, что на этот раз он полностью оправдал свою репутацию ясновидящего, который был обязан не столько себе, сколько новому воплощению незабвенного графа Калиостро в лице месье Филиппа и «адъютанту господа бога» князю Андронникову. Действительно, в январе 1919 года он вместе с Любочкой Вронской оказался в Париже. Здесь, как выяснилось, люди действительно жили не хуже, чем в Киеве, а некоторые — значительно лучше. Правда, в числе этих «некоторых» Николай Викентьевич не оказался. Увы, Париж любил деньги, а их становилось все меньше. Не ждал триумф и Любочку Вронскую. Ее зад почему-то так и не очаровал избалованных французов...

Приблизительно в то же время в Париже оказался вместе с семьей и граф Дмитрий Иванович Толстой, который решил навсегда распрощаться с Эрмитажем, который перестал называться императорским, с большевистской Россией и с Анатолием Васильевичем Луначарским, который, хотя и был вполне воспитанным человеком, но все-таки назывался комиссаром, правда, просвещения...